Конкурсное произведение 241. «Псы гончие»

О.Е.:

Старательно написанный текст, небезынтересный. Стремление выразиться по-своему — это всегда здорово и можно только приветствовать.

Автор последовательно выполняет эскалацию. Пытаюсь разобраться, почему этому стихотворению не получается до меня достучаться.

Первый вопрос, который хочется задать: «А что бьёшься-то, милая?» Без ответа на него вся нижепостроенная словесная конструкция становится шаткой. Потому что для заявленного уровня драматизма нужна очень серьёзная причина. Юлия, вот здесь я и вспомню по случаю Вашу фразу «причина повествования». Слог Маяковского читается, в общем, свежо, но не великоват ли он, не громковат ли для «лопающей сметанник» лирической барышни? «Смета не сошлась»? Лирическая героиня – бухгалтер? Или это иносказательно, но в этом случае абстрактно и не пронимает. У меня как у читателя не сходится «смета» между очень туманно сформулированной причиной страданий и гигантским — до звёзд — их масштабом.

Боюсь, что для появления в тексте волков-псов, для визга и гиканья нужны более весомые основания.

Как-то в режиме автоподзавода, самонакручивания всё действо происходит.

«Непобеды замучили» (?) Так вот где гончие псы зарыты. И это всё? Проблема в том, что «непобеды» — это не то же самое, что «неудачи» или «несчастья». Неудачнику можно посочувствовать, а «непобеды замучили» — это, извините, синдром отличника.

В целом при некоторых его достоинствах мне этот текст кажется психологически недостоверным и/или искусственно накрученным, читается как этакий стих-симулякр. Вспоминая о синтезе, скажем так: для синтеза здесь не хватает очень важной детали. Возможно, я здесь что-то недопонял. 

Ю.М.:

Евгений, вот Вы очень точно подметили эту психологическую недостоверность, но как трактовать её? Как ироничное отношение к себе, высмеивание своей трагедии, даже обесценивание или как лирическое задание для того, чтобы написать текст и выработать отношение?

Это однозначно антропоцентричный мир, даже предельно антропоцентричный, частная жизнь частного человека не превращается во что-то, героиня хочет решения здесь и сейчас, и — никаких гвоздей. 

 Лучшие из лучших вокруг, куда уж
 честному бедняге найти человека? 

Вовсю пестуется собственная невключённость, манифестируется способность противостоять нелучшим проявлениям века, — и театральность жизни (которая перекликается чем-то с песнями 25/17 «в сети пиши так, будто опер стоит за спиной» — «мне говорят что-то тихо с галёрки / этот спектакль смотрящие волки! —»), и слабость человека перед лицом обстоятельств «ну, же, непрочная». 

И всегда ждёшь выхода в другое пространство, которое даже обещается, но в том пространстве происходит всё ровно то же самое (я про вторую часть стихотворения), — постулируется таким образом невозможность ничего другого и единственно возможным в таких обстоятельствах становится финал:

 И даже когда МЧС записки шлёт
 – Ветер — спасайтесь... шаткие конструкции.., —
 Шлю на все буквы,
 обматываю чело,
 выхожу на Вы
 провытыми улицами.  

В пределах своего эстрадного звучания текст находит и смысловое выражение, как единственно возможное: тут и «иду на вы», и «провытые улицы», и точка в финале. Никаких сомнений в том, как нужно действовать в обстоятельствах нет. Подпав под очарование текста, я искала в поиске цитату из Маяковского так: «бороться с …, бороться за … вот … мой и солнца» и, наконец, нашла:

 Светить всегда,
 светить везде,
 до дней последних донца,
 светить —
 и никаких гвоздей!
 Вот лозунг мой
 и солнца! 

Всё же, Маяковский доходит до света, а наша героиня просто выходит на улицы, да ещё и сообщает, что это за улицы и как она туда идёт. 

О.Е.:

Не получается, Юлия.  Будем рассуждать последовательно. «Высмеивание своей трагедии».  Чтобы эта версия была состоятельной, должна быть сначала (1), первым номером,  какая-то трагедия (триггер-событие), а затем (2) – только вторым номером — её высмеивание (ироническое отражение). Но эта трагедия никак не представлена, не описана, не детализирована в тексте, совсем. Следовательно, иронизировать не над чем. Иными словами, неважно, действительно ли ЛГ так убивается или позирует-самоиронизирует, действуя «по приколу»; знак (+ или -, направленность эмоций) неважен, важна амплитуда эмоций, а её психологически  достоверно без исходного события объяснить не удаётся на основе этого текста.

Трагедия, потрясение, триггер-событие — исходная посылка, без этого версии рассыпаются, просто потому что она предшествует любой версии. Это краеугольный камень, отправная точка.  Но её фактически нет. Поэтому я и считаю, что этот текст — симулякр. В этом смысле он близок к постмодернистскому писанию.

Ю.М.:

Евгений, а разве первая строфа — не иносказательное описание некоторой трагедии, личной трагедии:

 Бьёшься, бьёшься тонкими венами
 в пульсацию самого белого света.
 Как не сломать иглою стену и
 как не добраться гою до Генуи,
 так не сошлась со мною смета. 

«Я не включена в систему» — «так не сошлась со мною смета», — есть некоторое представление о том, что такое «я» должна из себя представлять, это и маркирует слово «смета», как некоторое ожидание от того, что должно получаться на выходе. Это же и «я» как «продукт», некий идеальный продукт, на который будет потрачено некоторое количество ресурсов, обычно перечисляемых в смете. Таким образом себя повествовательница объективирует, но сообщает, что это не её личная объективация, а объективация, как исполнение некоторого задания как «сметы», но эта «смета» не сошлась с нею, с повествовательницей, продукт вышел не по смете. И вот она «бьётся», но «бьётся» «венами» (можно по-другому, но уж не буду тут с ненужными коннотациями) — «в пульсацию белого света», — т.е. есть к некоторому идеальному миру как пульсации белого света, куда закрыт вход, потому что закрыт. Разве это не небо, которое невозможно услышать, потому что невозможно услышать?

Вот и трагедия, личная трагедия, безусловно: я не могу, пусть и стремлюсь, но — не могу. 

О.Е.:

 Юлия, спасибо за пояснение. Тут уже придётся просто сказать: «Кому как». Наверное, найдутся читатели, которые этот смысл считают, а среди них – и те, в которых это живо откликнется.

Мне же на таком уровне абстракции трудно проникнуться сочувствием. С одной стороны, тут форма задавила содержание. Умозрительно слишком. Вещности не хватило этому тексту. Посмотрите, даже само обоснование: «невключённость в систему» — продолжает оставаться очень отвлечённым понятием. С другой, — эта самая невключённость в систему не является бедой по определению. 

Стихотворение обращает на себя внимание и спасибо автору.

Ю.М.:

Ну, а если прочесть это ещё яснее: «я никогда не могу достучаться до Бога»? Или — я никогда не смогу создать произведение? Или — я никогда не смогу, но я всё равно буду. 

Если смотреть на эту поэтику как на антропоцентричную, но и осознающую свою антропоцентричность и ищущую выхода из неё, то как раз синтеза как выраженного рецепта здесь и нет, явлен конфликт. 

Я бы только с улицами всё же что-то сделала, добавила бы им выявленности, ну и … синтеза самой поэтике, устремлённость в ней выражена ярко. 

О.Е.:

Всё что угодно возможно. 

 «Может быть нет, может быть да, 
 На нашем месте в небе должна быть звезда, 
 Ты чувствуешь сквозняк оттого, что это место свободно» (Б.Г.) 

Но не превращается ли множество декларируемых возможностей в невозможность сказать вообще что бы то ни было об объекте? Или проявить только часть картины. По квантовому принципу неопределённости Гейзенберга.

Мы ходим кругами, Юлия. ))

Выше я уже написал, что любая трактовка-интерпретация — она после эмоционально-психологического обоснования триггер-события. А его формулировка крайне размыта и абстрактна. Ну, и далее по тексту. )) Но не спорю более. )

Конкурсное произведение 244. «Прогулка с фотокамерой»

Ю.М.:

Частная жизнь частного человека через внимание к мелочам, к тому, на что обычно не обращают внимание, обретает звучание и значение. Не случайно здесь упомянут Кушнер, — вот это внимание и находится в центре повествования, жизнь как раскадровка, но не без волшбы восприятия, вот уже и ветки похожи на чёртиков.

И вот, через припоминание Кушнера, но — герой (героиня?) ищет жизнь действительности, оживляя даже камни (вот уж более безжизненного объекта не представить, учитывая не камень вообще, а то, что язык говорит о камне в бытовой речи). 

Форма врастает в содержание, — «я» ищет жизнь в тумане, видит её в камне, так же в таком стихе «я» ищет поэзию и находит её, выражая обычную прогулку так, что она становится необычной, особенной, выхватывает материал из жизни, делает его художественным. 

Что могу я, читая произведение? Услышать шаги, увидеть чаяния того (той), кто прогуливается, услышать его (её) и пройтись тем же путём. Об этом можно было бы сказать как о поэзии действительности, но я бы сказала об этом, как о поэзии повседневности, когда есть «я» и получается, что только «я» может отметить жизнь, зафиксировать её. 

О.Е.:

Метод, однако. ) Интересно: цитата из Кушнера смотрится (и читается) в тексте как влитая, в качестве эпиграфа было бы хуже. Впрочем, даже без неё сцены-кадры производят впечатление таинственности. С одной стороны — наглядность, с другой — недоговорённость (а и говорить не нужно ничего). «Штрих от велосипеда» (!) Стихотворение ненавязчиво. Такое решение автоматически предполагает участие воображения читателя.

При чтении вспомнились сцены из позднесоветского фантастического минисериала «Посредник» (по повести «Главный полдень» Александра Мирера) — снятого в основном на чёрно-белую и коричневую плёнку и с похожей атмосферой.

Финал хороший. Манифестация метода: жизнь и её запечатление продолжаются, даже когда её сцены неявны. 

Нужен ли этому тексту синтез? Вот вопрос. Мне кажется, достаточно проявить плёнку, а кадры скажут всё сами, и останется тонкое ощущение.

Спасибо, автор. Хорошее. )

Ю.М.:

Так, может, синтез и есть, но — уже в читателе, и либо случается, либо не случается (это уже если в биологическом смысле получения кислорода))).

Конкурсное произведение 245. «Сжатобрюх на часах»

О.Е.:

Стихотворение перекликается с предыдущим. Та же созерцательность, но уже с масштабированием — в пространстве и во времени. Сжатобрюх сжимает целую жизнь и связывает текст. Автор убеждает, что наблюдение самодостаточно, и ему это удаётся.

Юлия, мне кажется, в этом тексте синтез уже выполнен до нас, стихотворение цельно и герметично. )

Ю.М.:

Евгений, хотела написать, что мне кажется, что Вам не кажется, но прочла стихотворение, неизменно (в который раз) испытала одни и те же сложные чувства и могу сказать, что здесь есть место если не для синтеза, то для интерпретации. Кто это — она? Любовь? Страсть? Истина? Или — поэзия? (это говорю крайне осторожно)

Мы находимся в другом пространстве изначально, мы можем вкладывать свой опыт и свои впечатления (или нет), мы вольны в этой неизвестности и это невозможности однозначной интерпретации. Это однозначно не смерть, не смерть как танатос, потому что с первых строк нам говорят, что «здесь возможно бессмертие, т.е. присутствие / вечности равнозначно отсутствию страха — / умереть.»

Т.е., всё же речь о смерти и бессмертии, но что выше этого страха в отсутствие божьего страха? 

Что, если речь о рождении произведения? Вот и литературовед «в молитвенной / позе, на полусогнутых лапках, исследует / ветви пройденной жизни. отдайте полцарства / за прогноз!» 

Как же я интерпретирую финал с этой точки смотрения? «в этом доме потеряна туфелька золушки.», — сразу вспоминается комната из статьи Анненского, да и в принципе литературу часто сравнивают с домом (да и не только литературу, но культуру в принципе), и «эпилог» звучит как констатация факта — пришло время нового варварства. Однако, это может быть неочевидно, так как сам язык не так, чтобы сейчас распространён, однако само существование такого языка — «ваш восторг.»

Да, и мой «восторг» в том числе, в этом смысле, у меня появляются дополнительные интерпретации, но оставлю их при себе. 

Конкурсное произведение 253. «Спи, сладкий, мамки спят давно…»

Ю.М.:

Стихотворение из тех, которые я очень люблю и как читатель, и как критик, — неоднозначное, тянущееся к горнему миру.

Кто такая «мамка» и почему их много? Вестимо, потому что у семи нянек дитя без глазу, здесь вместо нянек — мамка, одна из, как намёк на инфантильность человека современного и как намёк на личную историю одновременно. Благодаря таким искусам слов, здесь появляется бесконечно мерцающий субъект, бесконечно переворачивающийся текст, который останавливается, а потом как будто переворачивается в воздухе.

Она ушла из дома, но не ушла, она спит, но не спит, она одна мама, но не одна, она завершает жизнь, но в понарошку, это такой фарс, трагикомедия во многих лицах, но в едином лице, как в «Королевстве кривых зеркал», такое путешествие с двух сторон сразу.

Страшная сказочка-колыбельная, написанная совершенно иначе, нежели предыдущее явление колыбельной на конкурсе. 

«Я выдержу всё, не потеряю лица, не потеряю даже отражения лица, несмотря ни на что, слышишь», — словно именно это манифестирует повествовательница, подготавливая сына к утрате, примиряя его с тем, что смерть существует так же как жизнь. 

Чего-то не хватило мне в этом тексте, может, ощущения того, что всё когда-нибудь закончится, но что если именно в этой бесконечности падения и есть основное сообщение текста, «месседж», как нынче говорят. 

Иными словами, мне не хватило синтеза, но — возможен ли он, когда пространство уже синтезировано, когда героиня уже синтезирована, остаётся ли ещё возможность для синтеза? Не знаю, если честно, не готова с уверенностью это заявить. 

О.Е.:

И правда, усыпляющее, в соответствии с названием. Сказочка-колыбельная — да, похоже. Только мне не страшно почему-то. Прислушиваюсь к себе: почему? Возможно, потому что настоящий страх — это ожидание страха, а здесь постепенное развёртывание и видно, как это сделано. А может быть, страх тоже борется со сном и уступает последнему…

Интересно: который уже по счету текст — и о наблюдении. Здесь — со снами, отражениями, стеклами, но тоже протягивание процесса перед глазами читателя. «Перспектива из снов — сон во сне, сон во сне,

сон во сне» (С. Гандлевский).

Конкурсное произведение 254. «Морское»

О.Е.:

Вспоминаю Вашу мысль, Юлия, о том, что есть тексты про «жить жизнь» (это было про стихотворение 103. «Трын-трава»).  Точное наблюдение.

А это стихотворение читается как вариация, продолжение или развитие темы. Оно перекликается с «Трын-травой», рифмуется с ней. ) Лёгкое и всё как бы производное от слова «нега». И приятно-вспоминательное. 

Синтез (103, 254…) в этом случае можно выполнить на интертекстуальном уровне.

Спасибо, автор. Понравилось.

Ю.М.:

Ну, возможно, для меня же здесь слишком много рассудочности и необходимости перевести некоторые эмоции и впечатления на художественный язык, потешить удовольствие потребления, слишком гедонистическое, — шампунь, море… перевернуть бы текст, идя на зов иррационального. Пока мир слишком узнаваемый и человечный и … трудно мне найти интертекстуальность, разве что именно, между текстами Кубка, как Вы и предлагаете, Евгений. 

Не люблю такие тексты, потому что они проходят сквозь и мимо как белый шум. Но, может, это традиции Instagram так на текст повлияли, или моё знание о том, каковы такие страницы повлияли на восприятие текста, в любом случае — он слишком нормативный, в нём чересчур словарные слова, чересчур шаблонные впечатления. 

О.Е.

Ну, видимо, это какая-то другая жизнь. )) 

Может быть, шаблонность впечатлений в определённой дозировке необходима, чтобы говорить на одном языке с читателем?

Ю.М.:

Ну, вот она я — читатель, и со мной это стихотворение не говорит).

О.Е.:

Это может быть необходимым, но не достаточным условием. Стих — не механическая игрушка, чтобы со всеми говорить. )

Конкурсное произведение 260. «К Анне»

Ю.М.:

Захотелось сохранить интерпретацию и обсудить с Вами, Евгений, использование (юзание?) литературных персонажей и их авторов в стихотворных произведениях, поэтому и взяла текст в обзор. Там всё любопытно, в комментариях, Евгений. Руслан Рафиков вспомнил «первую часть «Шума и ярости». Не то чтобы совсем с колокольни Бенджи (здесь ещё чувства героев описываются), но что-то близкое.» Ещё разгорелась любопытная дискуссия о месте литературных героев в зависимости от отношения к ним. А точнее — о возможности перерабатывать реальные имена великих писателей в литературных героев и способах, которые бы маркировали итоговое произведение как хорошее/плохое, в смысле — удачное/неудачное. 

Мой же комментарий к тексту будет таков:

Текст повествует своё: все выросли из Шекспира.

Мы, конечно, понимаем, что Гарольд Блум, автор «Западного канона» , поместил Шекспира в центр, однако и Толстой есть в том каноне, прям вся 14 глава ему, родному, и посвящена: Толстому и толстовству.  Думаю я вспышками и очень быстро; Руслан напомнил о Фолкнере — о, в тексте «старый граф», это скорее Толстой, чем Каренин; да точно, это Толстой — Толстой терпеть не мог Шекспира — Гарольд Блум иронизировал над этим — «Западный канон» — там и Шекспир и Толстой — взять с полки книжку, напомнить себе содержание главы, посмотреть номер, чтобы все были в контексте, и не было ощущения, что у меня в руках сакральное недоступное знание.

Понимаю, что здесь не совсем Фолкнер, там (у Фолкнера) чуть иначе, там описано так, как будто кое-кто в стрессе, и они (герои) одновременно здесь и там, там и тут, расщеплённый и распределённый субъект, растревоженный. А тут чёткая авторская речь и всем понятно, что она авторская, что это автор знает и Анну, и с биографией Толстого знаком и возможно «Что есть искусство?» толстовское читал, в котором тот и высказал нечто нелицеприятное о Шекспире. 

Достаточное ли это основание для того, чтобы в один текст впрячь коня и трепетную лань Толстого, Анну Каренину, Шекспира, — не знаю. Более того, я не уверена, что получился из Толстого литературный персонаж (в этом конкретном случае). 

О.Е.:

Оно, может быть, и любопытно кому-то. Признаюсь: никогда такие тексты не любил. Тема в концентрированном виде обыграна Майком Науменко в его «Уездном городе N». Потом (наверняка и прежде тоже, просто пример с «Уездным городом N» яркий) это было многажды повторено, переиграно, реплицировано. Что не так с литературными мирами, населёнными авторами и персонажами чужих произведений? Не покидает ощущение какой-то духоты этих миров. Возможно, это следствие исчерпанности метода. 

Нельзя сказать, что этот метод принципиально непродуктивен и т.п. Вспомним поджанр фантастики — альтернативную историю. Есть в использовании авторов и чужих персонажей что-то, что роднит его с альтернативной историей. Интересно, как повели бы себя эти действующие лица в таком-то хронотопе? Что было бы, если?..

Как история не терпит сослагательного наклонения, так и литература не любила сослагательно наклонять персонажей (и, тем более, авторов), пока постмодернистская деконструкция не сняла подобные внутренние запреты.

Конечно, «никогда не говори никогда». Автор, возьми, что хочешь, но оправдай свой выбор (художественным результатом) и заплати свою цену.

Оправдан ли выбор в случае со стихотворением «К Анне», случилось ли открытие? Я тоже не уверен, Юлия. Точнее, склоняюсь к тому, что нет. Но пусть лучше подобный вопрос задаст себе сам автор.