О конкурсных произведениях с 21 по 40 говорят обозреватели Кубка Мира по русской поэзии Евгений Овсянников и Юлия Малыгина.
Е.О.:
Продолжая разговор о широком литературном контексте: мне кажется, что такой представительный конкурс как «Кубок мира по русской поэзии», помимо того, что он привлекает интерес широкой читательской аудитории, должен приковывать внимание исследователей. Аспектов для изучения может быть множество — от тематического и жанрового (поджанрового) разнообразия и современных тенденций в стихотворчестве до конкретных вопросов (например, наличие/отсутствие лирического героя (ЛГ) в произведениях, «популярность» разных средств образности и многое другое). Благо, величина корпуса текстов позволяет сделать достоверные выводы.
Да, Юлия, как Вы заметили в первом обзоре, Кубок — это площадка, на которой сходятся разные стихотворения, чтобы вступить в диалог. Понятно, что «диалог» Вы употребили как метафору, скорее, это многоголосый шум, хор, который ждёт своего внимательного слушателя. Но интересен и диалог стихотворных произведений разных авторов и эпох, заключающийся в интертекстуальности. Посмотрим, насколько интертекстуальность будет представлена на Кубке в этом сезоне.
Ю.М.:
Мне кажется (всегда подозревала), что интертекстуальность интертекстуальности рознь — то есть, если посмотреть на интертекстуальность не как цель или средство, а как на материал, то обнаружится отзвук наследования текста тексту, а через него сюжету, идее, мировоззрению.
Мысли об искусстве античных философов выражались через рассуждение о ремесле и технологии, но «поэзис» — не «техне», — пусть бы и ближе к «прикладному искусству». Современные понятия о поэзии разнонаправлены и часто противоречат друг другу, но восходят ли они к одному корню? Совершенно не факт, а ведь чтобы услышать друг друга, нужно или стоять на одном основании, или иметь желание услышать другого, видеть в этом необходимость, т.е. не воспринимать другого как врага. А это трудно, как мы знаем.
… если смотреть на древние поэтики / напр. Анандавардхана. Дхваньялока (Свет Дхвани). М.: Наука, 1974/, то в них не будут рассматриваться только технические вопросы, в отличие от архитектуры или музыки (хотя, с музыкой сложнее, см., например, средневековые трактаты), как рифмовать или строить ритм, по сути в них ставится вопрос: «как изготовить поэта, чтобы стихи работали?», — то есть как изготовить мага, который словом может лечить и не только лечить.
Время изменилось, но в далёких уголках сознания может вспыхивать вопрос и … что, если интертекстуальность — это микроэлемент ответа на вопрос, потому что интертекстуальность обращается напрямую к культуре, т.е. наш маг точно должен быть культурным и литературным, —
«Миф есть память в смысле машины, которая организует саму способность человека помнить. У человека, который живёт в мире мифа, сознание организуется таким образом, чтоб вообще помнил. Помнил предков, знал бы разницу, например (как у Леви-Стросса), между сырым и варёным. Что такое сырое и варёное? Это мифический рассказ о том факте, что мы ведь едим еду, а не предметы, которые валяются в мире. Ведь не сырое мясо мы едим, а варёное. Это значит — мы произошли не через природу, а через культуру, через еду варёного. И миф закрепляет это напоминание об источниках человеческого происхождения, происхождения человека в качестве человека.»
(Мераб Мамардашвили «Трансценденция и бытие»)
… может, эта интертекстуальность — как раз и есть сохранение памяти о том, что есть культура, делающая человека человеком, память о старом логоцентричном мире.
Е.О.:
Не вдаваясь в дискуссию, замечу, Юлия, что есть устоявшаяся терминология, в случае с интертекстуальностью — это термин, введённый Юлией Кристевой в 1967 г. Дать иную трактовку в литературном обзоре (а не в научном исследовании) было бы заманчиво, но, на мой взгляд, несколько самонадеянно.
Конкурсное произведение 24. «Шахматы»
Ю.М.:
Первое стихотворение не скажу, что полностью поглотило и увлекло, но что-то эдакое в нём есть, что-то мерцающее. Посмотрим, что это такое.
Вся история, а это — история, закручена вокруг шахмат, изображающих бой и любовную историю одновременно, при этом боевой настрой нагнетается, неудачно только, а вот любовная история прорисована контурно, этот мотив всплывает в памяти:
Ведь ночи играть садятся в шахматы Со мной на лунном паркетном полу, Акацией пахнет, и окна распахнуты, И страсть, как свидетель, седеет в углу. [Б. Л. Пастернак. Марбург («Я вздрагивал. Я загорался и гас...») (1916-1928)]
… как-то давно уже писала подробно об игре как любви, не могла только вспомнить, в каком обзоре … поиск по документам вывел на диалоги с прошлого Кубка, на двенадцатый диалог, где Петра говорит:
«Как же удачно совпало: мне надо писать преамбулу, а в ветке под предыдущим обзором разгорелась такая увлекательная и принципиально важная дискуссия — о том, что есть «мысль» в поэтическом тексте.
Юля, мне кажется, нам с тобой надо обязательно об этом поговорить!»
— вот и в этом обзоре снова «шахматы» и снова «что есть мысль» в комментариях, правда — без особой дискуссии. Любопытно зарифмовались ситуации.
… и всё же нашла, когда я говорила о шахматах, как об игре и любви, — в десятом неслучившемся обзоре прошлогоднего Чемпионата, по поводу подборки «Город преображается»:
Что такое любовь сейчас — игра в шахматы, самый умный спорт, ведь шахматы — это спорт. Какое прекрасное сближение! Видели ли вы такое сближение? Когда в последний раз встречали? Потому и восхищаюсь этими стихотворениями, что они ничего не выдумывают, а видят поэтическое в повседневном и реализуют это видение. Идут не тропой, пройденной толпами, армиями поэтов, а своею собственной тропой и отражают мир, доступный и понятный каждому. Чтобы читать такие стихотворения и преображаться вместе с ними — достаточно довериться чужой мысли, тогда она поможет самостоятельно идти по пути, наполняя мир стихотворениями, которые будут поджидать всюду.
Ну и чтобы ни у кого не оставалось сомнений в знании этих стихотворений о существовании русской лирики, посмотрим на образ центрального стихотворения ретроспективно:
И любовь — этот козырь червонный —
Распаялся крестом трефового туза.
[Шершеневич]
Занимаются / любовью в виде спорта,
не успев / вписаться в комсомол.
И дальше, / к деревне, / быт без движеньица ―
живут, как и раньше, / из года в год.
[В. В. Маяковский. Любовь]
Любовь, пассаты, мифы, зной,
Клоаки, шахматы и казни,
Всё-всё проходит предо мной
В своем лирическом соблазне.
[Г. А. Шенгели. «Так нет же! нет же! нет же! нет!..»]
Но и реализуют эти стихи полностью метафору, разворачивают её на протяжении всего текста и убедительно доказывают, связывают с временем, с пространством, со способом говорения. Шах и мат, господа, шах и мат.
Евгений, Вы говорили, что одним из критиков является корпус текстов мировой литературы, — здесь как раз случай конкуренции вполне себе между текстами разных лет на одной площадке. Можно заметить, что рассматриваемый текст немного «сдвинут» от приведённых к нему в знаменатель, и это правда, он «сдвинут» по ритму, сюжету, дыханию, т.е. он не выглядит бледной копией.
Заинтересовывает своей первой строфой, увлекает, в последующих — расходится из-за внутренних противоречий, но вновь собирается в третьей и четвёртой строфах, а в финале уходит в сладкоголосый закат (почти в плаще, почти с подбоем).
Внутренние противоречия выглядят так:
если «военный рог» проснулся с «хриплым надсадным кашлем», то это очень бывалый рог, которому нечего совершенно делать в армии, которой командует «ветер», который «мечется». И если он «мечется», «собирая в спешке», то как он одновременно «запасая впрок» может что-то делать с победными песнями? Он их отставляет что ли, мысли о победных песнях, т.е. действует размеренно по отношению к песням, а вот к войне наспех готовится — да?) Хорош вояка, нечего сказать. Действительно «глупая партия», под руководством такого-то командира. И финальная строка этой странной подготовки к бою говорит о том, что речь идёт о его армии.
Это говорящий намеренно ослабляет противника (говорящая противника / говорящая противницу / etc. — непонятно распределение ролей), — а в финале появляется сладкоголосое «тихо и проникновенно шепча: «Сдавайся!». Почти что надсон, что такое.
Однако это очень соразмерный в своих частях текст, который интересно было читать с карандашом. Евгений?
Е.О.:
— Рон, тебе не кажется, что это похоже на настоящие волшебные шахматы?
— Да, Гермиона, это будет точно как в волшебных шахматах.
(«Гарри Поттер и философский камень»)
Юлия, с карандашом — это очень хорошо. Мы можем сказать как в «Двенадцати стульях»: «Товарищи! У меня все ходы записаны». А если серьёзно — я прошёл мимо этого текста по нескольким причинам, о которых ниже, но начну с того, что понравилось. Хорошие строки:
«я пропускаю беспроигрышные ходы –
ты суетишься, теряя свои фигуры».
Текст отличается композиционной стройностью.
Пытаюсь разобраться, почему он оставляет меня равнодушным. Во-первых, не очень люблю костюмные драмы за их явную «сделанность» и искусственность. Во-вторых, это очередной текст на старую и изъезженную тему: «любовь – игра (карты ли, шахматы)». Аналогия же явно на поверхности и многократно эксплуатировалась в разных произведениях искусства. Нет, не бледная копия, но и открытия не случается. В-третьих, слишком явно предлагает автор «оценить красоту игры», которая (красота), похоже, становится самоцелью. Почти всё в этом тексте ожидаемо и трафаретно. «Тонкий стилет у горла…» — здесь читатель должен вздрогнуть, видимо. Но нет этого чувства. Не вздрагивается что-то. Энергетики не хватает, всё ровно и витринно. «…проникновенно шепча»? А можно, чтобы проникновенно получилось без слова «проникновенно», автор? Непонятна роль судьи: если речь об отношениях «заклятых любовников», зачем здесь судья? Может быть, это текст о бракоразводном процессе? А «не отдам ни единой пешки» — это о разделе имущества?
Есть вопросы и к выбору лексики: «пороховая пыль» вряд ли уместна под копытами конницы, а «антрацитовый парус» видится неудачным, потому что у антрацита есть не только цвет, но и, извините, вес. Помню, помню, что ладья — тяжёлая фигура, но тяжёлый парус представить себе сложно.
Словом, эти шахматы не показались мне настоящими волшебными.
Ю.М.:
Евгений, так мне и кажется сюжетика «сдвинутой», потому что есть кузнец судья!
Конкурсное произведение 26. «Фабрилиада или une petite avanture amusante»
Е.О.:
Ещё один стихомультфильм. Лёгкое стихотворение, не ставящее никаких вопросов (не считать же таковым риторический, в финале). Спрашивать «Зачем оно написано?» даже как-то неловко, настолько очевиден ответ. Занятная коллекция насекомых, её рассматривание и есть, видимо, цель автора. Забавные апеллятивы, один запечный растропович чего стоит. Обо всех обитателях инсектария — мельком, на лету, в одно касание. Вот на этом месте, Юлия, я и вспомнил бы более жесткокрылые тексты — «Сверчок» Константина Симонова и «Сверчок» Арсения Тарковского.
Ю.М.:
А я вспомню не то, что вдали, а то, что вблизи — первыми на ум приходят тексты Глаши Кошенбек, если подтягивать контекст Кубка, а в дальнем, закубковом контексте, вспоминаются стихи Евгения Никитина (всегда узнавала его по мышам, даже если в тексте нет такого слова), и вот добавляем всю память о стихотворениях-насекомых из истории литературы, — вот, соорудили контекст.
Е.О.:
Да, Юлия, контекст получился, согласен. Но необходимо небольшое уточнение. С пониманием отношусь к некоторой кубкоцентричности обзоров и, как следствие, делению литературного контекста на «ближний» и «дальний» в смысле «кубковый» и «закубковый», но так сказать, искать ассоциации «под фонарём» пока не готов. «Ближний» и «дальний» (в отношении контекста) корректнее интерпретировать в смысле близости и дальности литературной традиции, стилю и т.п. А то коллеги-филологи нас не поймут. )
Ю.М.:
Евгений, у меня не возникало непониманий с коллегами-филологами) Как верно выше Вы заметили, у нас не научное исследование, поэтому как Вам корректнее, так и интерпретируйте.
На поиске контекстов и остановлюсь) Ну, почти: ещё я долго разбиралась со словоупотреблением «сердца», — и ритмически и просодически
И останавливалось сердце
У мухи в зыбке паука
— звучит так, что «в зыбке» — персонаж, а «у мухи» — место остановки, а «сердце» — транспорт.
И это единственное привлекательное место, где слова говорят друг с другом, а не просто стоят в шеренге по росту, потому что так принято.
Конкурсное произведение 32. «Хармс жив!»
Ю.М.:
Не очень понимаю название, что именно оно утверждает, зачем повторяет настенные надписи, вроде: «Хой жив!», «Цой жив!», и т.д.
Сомнений же в отношении к Хармсу в принципе нет, правда, отношение это не очень прямое. Видимо, Александр Спарбер в обзоре подразумевает, что автор ориентировался на вот эту часть «Литературных анекдотов»: «Гоголь переоделся Пушкиным, пришел к Пушкину и позвонил. Пушкин открыл ему и кричит: «Смотри, Арина Родионовна, я пришел!»» — за авторством не Хармса, но эти литературные анекдоты отсылают к малой прозе Хармса (прямо детективное расследование):
… сколько вела «детективное расследование», столько удивлялась, как много приписок и откровенной фальши: даже не подозревала, что пишут не только «под Пушкина», «Есенина» и «Маяковского», но и под Хармса. Вот это открытие!
Если же вернуться к тексту стихотворения, о котором и сказать особо нечего, а сказать нечто надо, то стоит признаться в двух вещах: хотела взять в обзор, потому что помнила два премилейших рассказа «О Пушкине» и «Пушкин и Гоголь», которые вырастают из «что они значат для меня, Ювачёва», а не «о, что они значат в памяти других, давай пожонглирую этим знанием»; а вторая вещь была, но после написания первой исчезла, а, вот, появилась, — название получилось мимоназванием.
Е.О.:
Название, мне кажется, прямо утверждает, что литературная традиция Хармса жива, автор предлагает вполне реминисцентный текст. Я бы с удовольствием прочитал продолжение приключений лирических героев о том, как они зашли к Достоевскому.
Ю.М.:
…не помню, чтобы для Хармса Достоевский был значимой фигурой, впрочем, не считаю себя знатоком Хармса, возможно, для продолжения текста нужно всё ж что-то сделать с названием, признать, что это послехармсовское всё, может и статью А.Никитаева «Пушкин и Гоголь: об источниках сюжета» примастетерить как-то. Приладить куда-нибудь.
Конкурсное произведение 35. «Смотрящий сквозь землю»
Е.О.:
Остановлюсь на этом стихотворении, чтобы поговорить о замысле и реализации. Любопытно, как автору удаётся простенький сюжет, описываемый двумя-тремя фразами, растянуть на 7 катренов. За счёт чего? Это анафора («…дальше, дальше и дальше», «…глубже, и глубже и глубже»), а также пространное перечисление того, что пронзал своим взором смотрящий («корневища, подзолы…гнейсы, мазутные лужи…базальты, магму» и т.д. и т.п.). Более того, происходят странные повторы одного и того же: в начале о проницательности старика мы узнаем в третьем лице, но автору этого кажется мало, и в пятом катрене мы слышим о волшебном даре ещё раз, теперь из уст провидца, уже в первом лице. Какую поэтическую нагрузку несут все эти итерации?
Нагнетание напряжения, ретардация? Так не производит финал ошеломляющего эффекта.
В первом диалоге вспоминал я Эдварда Лира. Мне кажется, весь этот текст про смотрящего вполне можно изложить в виде короткого лимерика. И сюжет подходящий, фантастический, и уложить его вполне можно в пять строк. Интересное, кстати, упражнение – длинное изложить коротко.
Ю.М.:
Евгений, очень привлекла идея посмотреть на замысел. Кажется, что этот замысел ближе к традиционной культуре, нежели литературоцентричной культуре. Но один момент мешает поверить: у Александра Крупинина на Кубке 2019 года было стихотворение про вислогубого старика: «вислогубый старик, / многоликий, как парк Серенгети» (сейчас исключительно в контексте Кубка пойдёт речь).
Проблема анонимного текста в том, что ты не знаешь, кто и с какими намерениями его написал, и можешь иметь дело только с контекстом, который сама и создала.
И вот есть тот старик, который вспомнился из-за призовой отметки, и этот — который немножко тот, но немножко этот: чуть-чуть Бояне, чуть-чуть «что вверху, то и внизу» Гермеса Трисмегиста, чуть-чуть представлений о поэте-маге, — вопрос: что выражает это произведение? Точнее — на каком основании текст становится произведением, если становится?
Нет ответа (ну, или мне нужно авторство, нужны ещё тексты автора).
Можно было поисследовать мотивы народов мира, поискав в корпусе Берёзкина, да вряд ли найдёшь ответ или хотя бы сформулируешь вопрос.
Мне в тексте не хватило неожиданных поворотов и выхода за пределы аллюзий, отсылок, перемигиваний, — хочется видеть, как текст выходит на поверхность и говорит о тебе.
Е.О.:
Стихотворение «Вислогубый старик…» Александра Крупинина помню, очень хорошее.
А посмотреть замысел без его текстового воплощения не получится: увы, замысел скрыт, чтобы его определить, иногда приводится «вываривать» текст до сухого остатка, особенно когда нет — какое удачное слово — перемигиваний с другими текстами.
Конкурсное произведение 36. «Теперь есть долька у ежа»
Ю.М.:
Отдыхала глазами, умами, душой, — просто читала и улыбалась, потому что присходила радость узнавания традиции и неузнавания следующей строки.
Обычно, читаешь стихотворение и понимаешь: вот, ага, про метель, дальше или свеча, или кони, — но никак не про беспроводных рыбок!
Эффект переключения телеканалов (беспорядочной связи случайных слов) обещается, но не случается: как мы помним, телеканалы связаны только сеткой вещания, телевизором, антенной, пультом и человеком, — как стихи в антологии «Жывые поэты», или как она там называлась.
Здесь связь проходит по многозначности слова: «идёт один на всех» и «идёт приличный человек», «он бакенбарды поменял» и «резину поменял», — это каждый раз немного видоизменённые слова, такое возможно при хорошем слухе, когда слышны все оттенки слов и есть знание, какие оттенки слов слышатся первыми, а какие — вторыми, третьими и т.д.
Вот здесь как раз бы и написать «Хармс жив!», — но эти стихи слишком хорошо слышат для такого надписания. Вот и в комментариях так считают.
Е.О.:
Что нравится: в этом стихотворении много внутренней свободы, оно само «беспроводное». Оно само как рыбки под водой — вот здесь автор, похоже, проговаривается о построении своего текста. Как получается этот эффект? За счёт отсутствия предопределённости, наверное.
Стихотворение никому ничего не должно: и «ничего», например, с самим собой рифмуется и звучит всё равно замечательно и ладно. Да, Юлия, у автора хороший слух. Как тонко выполнено: ведь рифмуются формально одинаковые слова с разными значениями: «ничего» в смысле отсутствия чего-либо и «ничего» в смысле «хорошо».
Крошечные неправильности здесь — это часть метода, а потому этот метод — абсолютно беспроигрышный лототрон на детской ярмарке чудес с выскакивающими из него неожиданными словами, образами и смысловыми связками. Молод, сед — никто не уйдёт обиженный.
Конкурсное произведение 37. «Излое солнце»
Е.О.:
Осмелюсь высказать (возможно, повторить чью-то) мысль: хороший верлибр – это такой верлибр, при чтении которого забываешь об отсутствии рифм. Как получается у автора верлибра удержать читательское внимание? Обычно с помощью ярких образов, но в этом стихотворении автор ещё и «включает» все органы чувств читателя: зрение («отражаясь в медленных лужах»), слух («двах»), обоняние («запах блинов варенья»), осязание («ловишь солнце лицом ладонями//но поймаешь//лишь пыль чешуистых крыл»), вкус («томатным соком полное»). Интересное развёртывание сюжета. При этом автору удаётся передать это чувство: манящее, но неуловимое солнце.
Убедительный финал.
Ю.М.:
Евгений, скажу как есть: к дискуссии «верлибр — силлабо-тоника» никак не отношусь и даже не понимаю, как её можно вести. Но вот, совершенно намедни, снова-здорово: дискуссия у Богдана Агриса, поэта-метафизика.
Друзья, погуглите в ФБ самостоятельно, если вдруг захочется прикоснуться к спору.
Теперь про стихотворение: про то, как оно /такое/ скроено (это — безыскусно), говорила неоднократно, а хотелось бы если не изобретения формы, то хотя бы её сдвига, хотелось бы движения формы. Это ложь, что верлибр бесформенен, или что он алогичен, да и … что он верлибр)
Не уходя в споры, обнажу семь строк, которые выделяются в структуре, вырываются из неё:
ловишь солнце лицом ладонями но поймаешь лишь пыль чешуистых крыл заяц мелькнул упустил второй мелькнул упустил
Так и не решила, достаточно этого или нет. Хотя — для чего — достаточно? Для произведения если, то недостаточно, потому что зачем другие строки — тайна, не поддающаяся интерпретации.
Конкурсное произведение 38. «The Present Continuous»
Ю.М.:
Великолепный до своей середины текст: впечатляет то, как он расширяется вверх. Есть классический сон (два): в первом ты падаешь и никак не можешь упасть, во втором без конца пытаешься проснуться и никак не просыпаешься, — кажется, теперь понимаю, как выглядит конструкция этих снов. В тексте стихотворения такое состояние отражено как бы наоборот: некто всё время всё больше и больше просыпается или обретает всё явственнее почву под ногами. Бывает ирреальность, бывает матареальность, а перед нами — мегареальность, т.е. та самая первая реальность, которая всё явственнее проступает через текст.
Правда, где-то с приключений времён, это состояние начинается теряться и исчезает раньше, чем закончился текст. Не понимаю этот эффект, даже если он намеренно возникает, то — зачем?
Е.О.:
Сильный текст. Написано мастерски. С первых строк читателю явлен образ взаимовложенности миров, пока пространственной. Это своеобразная увертюра, пространственная метафора к дальнейшему разговору о времени. «Со временем тоже будут происходить интересные фокусы», — как бы обещает нам эта прелюдия. Действительно, мы убеждаемся, что времена словно вложены одно в другое и сосуществуют в данный момент, а повествование развёртывается в нескольких локациях.
И насколько же это интересная мысль, что может существовать настоящее-которое-никогда-не-кончается! The Present Never-Ending. Легко представить себе язык (естественный или искусственно созданный), в котором есть такая видовременная форма. Ведь если есть чувство такое (личностно-значимое длящееся настоящее), денотат, содержательный план, то должна быть и форма для его выражения.
Иллюстративная картинка на экране телевизора примечательна тем, что именно эмоциональный пик, опалённость кошмарным настоящим (падение башен) переводит нарратив из умозрительного построения в фантастический, но обжигающе-правдивый поэтический рассказ.
Что ещё поражает в этом тексте: сценарно-режиссёрская выверенность. По этому сюжету вполне можно снять короткий метр или мультфильм для взрослых. Браво, поэт.
Конкурсное произведение 39. «Засыпая»
Е.О.:
Хорошее стихотворение. Лёгкость тексту придаёт, с одной стороны, считалочный ритм, а с другой — мимолётность образов-видений. Название стихотворения очень ловко избавляет автора от необходимости что-либо объяснять: мало ли что привидится-услышится-почувствуется при переходе — от бодрствования ли ко сну, из этого мира в иной или на смене эпох.
Яркие строки: «Под могильною лопатой, постучавшей к нам в окно», «перевёрнута страница дуновением зимы», «свет мой полдень и июль».
Текст получился глубокий, размышление «о времени и о нас». Но оно не логически-сухое, это размышление-чувствование, безотчётное, суггестивное скорее, исполненное отчасти в технике потока сознания.
Не это ли сочетание лёгкости, безотчётности и глубины отличает настоящую поэзию? Большое спасибо, автор, понравилось.
Ю.М.:
А я поворчать взяла текст: ну что за уровень обобщений, зачем он? А если отвлечься от двадцатого века, который давит «поэтом-трибуном», то и эмоции возникают, и даже здорово где-то, и даже хорошо.
Но вот эти осмысления … кажется, не в той культурной ситуации, когда любой уровень обобщений выглядит невозможным, — возможно, что и сама форма разудалого стиха, как бы в шуточку сообщающая нечто про век, выглядит оторвавшейся от содержания.
Но текст внимание на себя обращает, это да, не отнять.
Конкурсное произведение 40. «Наискосок»
Ю.М.:
Не-ве-ро-ят-но — готова повторять снова и снова. Настоящий мистический поэтический текст, где одно превращается в другое, а другое — в одно.
Вспоминается сразу стихотворение «Пять старух» с прошлого Кубка и «маленькой мне казалось…» с прошедшего Чемпионата. Недавно говорили с другом о том, что на портале всё же находятся авторы, своеобразные и своеобычные, настоящие, иными словами. И, не сговариваясь, вспомнили Романа Ненашева, что же — могу вспомнить ещё одно имя: Алёны Рычковой-Закаблуковской, — на портале такая мистическая тягучесть зафиксирована в текстах за её авторством.
Это не столько магический, сколько мистический мир, где субъекты перетекают друг в друга и граница между «этим миром» и «тем миром» зыбкая, но зримая, — здесь д р у г о е пространство реализуется не через ситуацию болезни или сна, любви или войны, а с помощью реализации мистического опыта.
Из ближнего контекста могу вспомнить разве что стихотворение Светланы Богдановой, например:
БЕЛОПЕСОЦКИЙ. ЛЕТО 2018 Среди ветвей, белесых, как вода, Оставшаяся после омовенья, Чернеет небо. В небе — ни следа, Ни облачка. Ни веянья. Ни рденья. Ни одного движенья, блика. Да, Не слышно здесь ни блеянья, ни пенья, Лишь глубина, лишь бархат и слюда. И вниз — ступени. А там — в кипрее рельсы да Ока. Все странно, призрачно, как будто бы приснилось, Как будто у Магритта. На века Разрозненное здесь соединилось. Смола окаменела. А рука То чествует иглу, то нить за милость Благодарит. Но сшить пейзаж пока Не получилось. Сосна в меду, в микстуре, как в желтке... Застыли мхи и мошки, и озера... Пока здесь ночь, и время на замке, Но слишком пористы поля. И эти поры Вдыхая жар, потворствуют реке. Еще не скоро день, и свет не скоро, И мы еще побродим налегке, Моя Аврора. В такой беззвучный предрассветный час Ты слышишь тихий шелест амальгамы: Тут было прошлое, оно хранило нас, И чешуей сверкало из-за рамы, И, обещая выполнить заказ, Сминало юбки, платья и панамы, Да щурило свой изумрудный глаз. Тайком от мамы. Итак, заказ. Вот — блюдо. Вот — сурок. Он был со мной повсюду, и незримо Он мелом отмечал любой порог, Чтоб я всегда шагала дальше, мимо, И золотой разматывал шнурок, И вел меня тропинками от Рима Туда, где нет ни знаков, ни дорог, Ни уголька, ни дыма. Теперь я здесь. Да здравствует июль, Мохнатый мотылек пересекает Истлевший блик, распавшийся, как тюль, В ладони. Тишина такая, Что, как ни выворачивай свой руль, Тебя затягивает ночь и облекает В частицы, в струны, в зыбь песчаных струй... И отпускает.
Искренне приветствую стихотворение 40, и то, что оно начинает диалог об иррациональном, потому что чем же ещё объяснить:
«Двух женщин с рюкзаками за спиной
я знала очень близко и не скрою,
что младшая была когда-то мной,
другая же была моей свекровью.», —
по сюжету две женщины идут от кладбища, экономя деньги, так какой же верный путь? Верный путь — ровный путь на автобусе, не экономя, помня о себе, помня о том, что существуешь. Но есть ли на этом ровном пути мистический опыт?
«К весне Андрюше памятник поставим» — давайте представим, что в 93-м году женщины остались без мужчины, наблюдательница-повествовательница-участница лишилась мужа, а её свекровь — сына, они идут, экономя деньги, но свекровь к весне собирается ставить памятник, и женщина не говорит ей «нет», продолжает жить так, как завещано, а мы помним, что мама сына живёт с младшим сыном. Вот он, этот наперекосяк: ты менее важна, чем традиция, родственники, обычаи, и защищается наблюдательница-повествовательница, то выходя из себя, то уходя в себя, но так и остаётся на земле, потому что путь домой — самый важный путь, куда ж ещё идти ей?
Это реальное стихотворение, в том смысле, что оно создаёт узнаваемую реальность творит её, мастерит временную петлю, в которую можно войти, чтобы пережить свои взаимоотношения с родственниками (не обязательно такие же, конечно).
Е.О.:
Как ни странно, при таком большом объёме стихотворение не кажется затянутым. Причина, видимо, в том, что это про путь, «неближний свет», то есть величина стиха соразмерна длине пути — и по территории, и по жизни. Покряхтывающий такой текст, бабушковый как будто. Но и это, и все детали пейзажа в стихотворении способствуют достоверности, узнаваемости картины. Интересно про двоящееся время, про всплывший вдруг 1793-й. Это, а ещё небольшой метафизический налёт («младшая была когда-то мной», «меня не очень в тот момент существовало») придаёт стихотворению глубину, поднимающую текст над будничным маршрутом по бывшей промзоне. И, конечно, собственно экзистенциальный «наискосок» — осознание того, что как-то всё не так в жизни получилось, поддержанное аналогией «срезанной дороги», которая, как это ни парадоксально, оказывается «непрямой» (авторская находка).
И ведь тоже, как в стихотворении №39 «Засыпая», разговор идёт «о времени и о себе», только реализован замысел совершенно иначе, ЛГ непохожие, выполнены тексты в разных техниках. Но как они перекликаются!
При прочтении этого стихотворения вспоминается ещё «Романс с червоточинкой» Геннадия Акимова. Тоже наискосочный текст.
Житейски мудрое, убедительное, хорошее поэтическое произведение.
Вместо заключения:
Ю.М.:
Евгений, очень крутую тему Вы заявили в начале обзора, но двадцатка как-то не обрадовала. Но — спасибо за тему)
Из двадцатки очень выделяются:
Конкурсное произведение 36. «Теперь есть долька у ежа»
Конкурсное произведение 40. «Наискосок»
Как приятно, всё же, не делать скидок и вести неспешный разговор и приятно, что такие редкие на конкурсе произведения, как произведение «Наискосок», всё же появляются здесь. Уверена, что если бы их было больше, таких произведений было бы больше, атмосфера была бы разговорчивее, потому что в контексте обсуждения таких произведений, бессмысленно привлекать словарные значения слов.
Заканчивая заключение, вдруг подумала, что довольна ходом конкурса, потому что оценивать его призываю всё же по краевым/радикальным явлениям, а кол-во альбомных текстов никаким явлением не является. Евгений?
Е.О.:
Юлия, смотрим в будущее с надеждой и осторожным оптимизмом. ) Заявленная в начале разговора тема рассчитана на более длинные дистанции, это тема-стайер, как минимум. Посчитаем цыплят по более поздней осени, а то и по зиме. )
Во второй двадцатке представлено несколько сильных стихотворений. Для серьёзных обобщений по-прежнему пока недостаточно материала, но вот на какую деталь обратил внимание. Из девяти рассмотренных произведений только одно, «Наискосок», можно назвать «реальным» в том смысле, в котором Вы это слово употребили. И то условно. Но да, ближе к традициям реализма. В остальных же текстах широко используются элементы фантастики, мифа, сказки, притчи.
Мои фавориты во второй двадцатке:
39. «Засыпая» (за лёгкость, безотчётность и глубину).
40. «Наискосок» (за убедительность и парадоксальный реализм).
